Внеклассное мероприятие по литературе: "Поэзия Анны Андреевны Ахматовой"

Конспект внеклассного мероприятия по литературе.

Тема: Поэзия Анны Андреевны Ахматовой

Цель: глубже познакомиться с биографией и творчеством поэта; развивать умения и навыки выразительного чтения стихотворений, память, мышление; воспитывать патриотизм, гуманизм, чувство прекрасного, формировать литературный вкус.

Тип: литературно-музыкальная гостиная

КМО:

Литература:

ХОД МЕРОПРИЯТИЯ

1.      Вступительное слово учителя.

Серебряный век, то есть период конца 19 начала 20 вв., подарил русской литературе целую плеяду замечательных поэтов, среди которых имя Анны Андреевны Ахматовой по праву занимает одно из центральных мест. Самобытный, неповторимый талант, удивительная, яркая, трагическая судьба, несгибаемая воля в сочетании с истинной женственностью, - всё это просто не может оставить равнодушным читателя и поклонника поэта. «Златоустой Анной всея Руси» назвала ее Марина Цветаева.  Прозвище «русской Сафо» она получила после выхода своей первой книги. Напомню, что Сафо – первая поэтесса, жившая в античности. В чем же секрет поэтического обаяния Анны Андреевны? Каков удивительный тайный мир ее творчества? Сегодня мы с вами попытаемся приблизиться к нему.

Ведущий1.

 В своей автобиографии «Коротко о себе» Ахматова писала так:

Я родилась 11  июня 1889 года под Одессой (Большой Фон­тан). Мой отец был в то время отставной ин­женер-механик флота. Годовалым ребенком я была перевезена на север — в Царское Се­ло. Там я прожила до шестнадцати лет.

Мои первые воспоминания — царско­сельские: зеленое, сырое великолепие пар­ков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, ста­рый вокзал и нечто другое, что вошло впос­ледствии в "Царскосельскую оду".

Каждое лето я проводила под Севасто­полем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впе­чатление этих лет — древний Херсонес, око­ло которого мы жили.

Читать я училась по азбуке Льва Толсто­го. В пять лет, слушая, как учительница за­нималась со старшими детьми, я тоже нача­ла говорить по-французски.

Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина ("На рождение порфирородного отрока") и Некрасова ("Мороз, Красный нос"). Эти вещи знала наизусть моя мама.

Училась я в Царскосельской женской гимназии...»

Ведущий 2.

Царское Село в жизни Ахматовой, осо­бенно в ее детстве и юности, значило очень много, его воздействие на ее душу и поэти­ческий дар было огромным. Она всегда по­мнила и любила его. Даже в глубокой старо­сти, глядя на одну из полулесных дорог, ведущих к кладбищу, где и ей предстояло упокоиться, писала: «...дорога не скажу куда, / И все похоже на аллею у Царскосельского пруда» (Т. 2 (1). - С. 206). Царское Село – поэтическая родина великого поэта — Пуш­кина. По ее признанию, она все время ощу­щала его живое присутствие, ведь они были тогда, можно сказать, ровесниками: он лице­ист, она — гимназистка. Особой, какой-то личной гордостью Ахматовой было даже то обстоятельство, что она родилась на исходе века, в котором жил Пушкин.

Чтение стихотворения В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

III

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озерных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни...

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том Парни.

1911

Ведущий 1.

Царскосельская Мариинская женская гимназия была создана попечительством им­ператрицы Марии Федоровны первоначально для детей дворцовой прислуги. В бытность гимназисткой, Аня Горенко не любила свою гимназию за присущий ей казенный дух, от­метки у нее были средние. В послереволюци­онные годы гимназия существовала как обы­чная советская средняя школа; в ней, в частности, учились дети жившего в Царском Селе, ставшим городом Пушкиным, дети пи­сателя А.Н.Толстого — Никита и Дмитрий. Сейчас бывшая Мариинская гимназия (Леонтьевская ул., 17) находится в поре расцвета. Ее нынешний директор Юрий Михайлович Федоренко превратил некогда заурядную школу в Гимназию литературы и искусств им. А.Ахматовой — с тремя отделениями: художе­ственным, литературным и музыкальным; в ней есть хороший музей, а в актовом зале — превосходный орган. Надо ли говорить о замечательных, посвященных ахматовским да­там, праздникам. Неподалеку от гимназии им. А.Ахматовой находится бывшая Николаевская гимназия, где учился Николай Гумилев. Их пу­ти, как известно, пересеклись еще в гимнази­ческие годы.

Ведущий 2.

Что ж говорить о Петербурге? В ахматовской топографии он занимает тоже осо­бое и очень высокое место. Это опять-таки для нее, прежде всего, город Пушкина, а так­же и духовная родина русской классической литературы. Исследователи уже отмечали родственность ее поэзии — и самого стиха и поэтического ландшафта, образности и даже ритмики — именно Петербургу. Ахматовская поэзия, строгая и классически со­размерная, как бы повторяет, зеркально от­ражает в себе архитектурный облик города на Неве — с его торжественными разворо­тами улиц и площадей, плавной симметри­ей знаменитых набережных, гранитными дворцами, египетскими сфинксами и антич­ными атлантами, морскими просторами и блистающими шпилями. Вошло в ахматовскую поэзию, ее акустику и даже метрику свойственное лишь Петербургу удивитель­ное сочетание нежности и твердости, вод­но-воздушного мерцания и каменно-чугунной материальности. Всеми отмечаемое в поэтической личности Ахматовой соедине­ние женственности и твердого волевого на­чала — ведь это от Петербурга.

Ведущий 1.

Но было бы неверно забыть еще об од­ной топографической координате ее стиха, образного и душевного мира — о Черном море. Почти каждое лето семья, бичом ко­торой был туберкулез, проводила в При­черноморье. Недаром она называла себя «причерноморской девчонкой» Черное мо­ре, воспетое в ее первой поэме «У самого моря» (1914), навсегда вошло в ее поэзию, отзываясь в ней до самых последних сти­хов. Не забудем — опять-таки, — что Черное море воспето Пушкиным, а Одесса была также городом его ссылки и любви. В известной степени и для семьи Горенко юг был вроде неизбежной ссылки: из-за болезни.

Ведущий 2.

Семья, в ее детстве и юности, была большой. Отец, Андрей Антонович, по скла­ду своего характера и специальности (флот­ский инженер-механик) поэзией не интере­совался и к стихотворным опытам дочери отнесся предубежденно, запретив подписывать своей фамилией (чтоб «не позорить»), так появился псевдоним «Анна Ахматова». Фа­милия была взята от бабушки, которая счи­тала, что ее род идет от знаменитого в исто­рии хана Ахмата: Н.М.Карамзин полагал, что с его убийством и кончилось на Руси мон­гольское иго. Современные исследователи, изучившие генеалогию ахматовского рода, считают эту версию несостоятельной. В семье было несколько детей — сестры: Ирина (1888—1892), Инна (1883-1905), Ия (1894-1922), братья: Андрей (1886-1920) и Виктор (1896-1976). Отец (1848-1915) рано ушел из семьи. Наиболее близка детям была мать Инна Эразмовна (1852—1930). Она хорошо знала литературу и любила стихи. В родне матери были люди, причастные литературе, например, ныне забытая, а когда-то извест­ная Анна Бунина (1774—1829), из рода Жуковских и Буниных. Анна Ахматова называла ее «первой русской поэтессой», а современ­ники, высоко ценившие ее талант, — «первой русской Сафо» (как впоследствии и саму Ан­ну Ахматову).

Ведущий 1.

Анна Ахматова, как и ее сестры, тоже болела туберкулезом, что вынудило ее оста­вить Царскосельскую гимназию и одно вре­мя жить в Киеве, где окончила Фундуклеевскую гимназию. В Киеве она вышла замуж за Николая Гумилева (1886-1921).

Стихи, начиная с 11 лет, писала посто­янно и к моменту выхода первой книги («Ве­чер», 1912) написала их около 200. От тех стихов, аккуратно записывавшихся на пронумерованных страницах, почти ничего не осталось, а те несколько, что были напеча­таны еще до «Вечера» обладают вполне «ахматовским» обликом. Поэзия Ахматовой, даже самая ран­няя, говорит об уникальности ее голоса и поэтического зрения, о необычности самой манеры. Она рано поняла свою индивиду­альность. Когда вместе с Гумилевым Ахматова стала отбирать стихи для своей первой книги, то обошлась с ними с беспримерной жестокостью, оставив, в конце концов, лишь 46, но зато подлинных жемчужин. «Вечер» поразил читателей и ценителей-профессио­налов своей необычностью и совершенст­вом.

Ведущий 2.

А ведь русская поэзия того времени находилась в поре расцвета. Неизвестная молодая поэтесса вошла в круг своих бли­стательных современников (А.Блок, В.Брю­сов, А.Белый, З.Гиппиус, М.Волошин, М.Кузмин) так естественно, будто для нее уже было заготовлено законное место. Ни­какого состязания между нею и столь исключительным литературным окружением не произошло: она вступила в звездную плеяду на равных. Почти сразу же стали говорить, пытаясь понять магию, очарование, пре­лесть и явное новаторство ее стиха, о «за­гадке Ахматовой». Дело в том, что, выйдя из недр символистской эпохи и по рождению, так сказать, полностью принадлежа ей, она оказалась совершенно иной: это был худож­ник точного реалистического взгляда. Кон­кретная, вещная плоть мира, его четкие ма­териальные контуры, цвета, запахи, обыденно-обрывочная речь — все было бе­режно и вместе с тем преображенно пере­несено в стихи, выражено зримо, точно, ла­конично. Стали — и вполне справедливо — говорить о ее близости русской психологи­ческой прозе, великому русскому роману XIX столетия. Но и это не объясняло «загад­ки Ахматовой»: кристаллы прозы преобра­жались у нее по законам высокой поэзии, но поэзии не символистской, а иной.

Чтение стихотворения ИЗ ПЕРВОЙ (КИЕВСКОЙ) ТЕТРАДИ

Молюсь оконному лучу —

Он бледен, тонок, прям.

Сегодня я с утра молчу,

А сердце — пополам.

На рукомойнике моем

Позеленела медь.

Но так играет луч на нем,

Что весело глядеть.

Такой невинный и простой

В вечерней тишине,

Но в этой храмине пустой

Он словно праздник золотой

И утешенье мне.

1909

Ведущий 1.

Сам символизм переживал в конце 1910-х годов и позже жесточайший кризис (не только в России, но и на Западе). Ахма­това вместе со своим ближайшим окружени­ем (Н.Гумилевым, О.Мандельштамом, С.Городец­ким, и др.) надламывала и видоизменяла символизм до неузнаваемо­сти. Так возник акмеизм (от греч. акме — вершина) — литературная группа, поставив­шая своей целью реформировать симво­лизм. Мир должен был предстать в их произведениях, прежде всего без мистики, а таким, каков он есть, плотским, живым, ося­заемым, конкретным, красочным и звуча­щим. Туманная зыбкость, текучесть и неоп­ределенность слова должны были смениться  четкостью и определенностью словесных значений. Это не означало, что акмеисты от­рицали само инобытие духа, иной мир, но поскольку он в принципе непознаваем, то они отказывались писать о нем, исходя из трезвого соображения, что непознаваемое по самому смыслу слова — непознаваемо и потому прикасаться к нему нецеломудренно. «Вершина» (акме) означало высоту искусст­ва, к которой надлежит приближаться, и ясность обозримого мира. В Предисловии к книге «Вечер» М.Кузмин писал именно о яс­ности, более того — о «прекрасной ясности», свойственной художественному миру Ахма­товой. В. Жирмунский (1891—1871), автор первой серьезной статьи об акмеизме (1916), характерно назвал свою работу «Преодолевшие символизм» и охарактеризовал их метод и художественную практику как неореализм.

Ведущий 2.

 «Вечер» — книга любовной лирики, как, впрочем, и последующие: «Четки» (1914), «Белая стая» (1917), «Подорожник» (1921). Появления акмеизма как нового витка в развитии поэтического искусства требова­ло само время и внутренняя жизнь поэти­ческого слова. «Наш бунт против символиз­ма, — писала она, — совершенно правомерен, потому что мы чувствовали се­бя людьми 20 в. и не хотели оставаться в предыдущем». (Т. 5. — С. 176).

Любовная драма (в «Вечере» и других книгах) изображалась Ахматовой в сфере почти обыденной: четкость и знакомость ин­терьера, психологическая достоверность жес­тов и поведения, но при этом — недосказан­ность в раскрытии чувств, недомолвленность и протяженная паузность между редко расставленными словами, что создает атмосферу невысказанной и молчаливой напряженности. Ахматовская речь проступает сквозь молча­ние.

Чтение стихотворения «Песня последней встречи»

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,

А я знала — их только три!

Между кленов шепот осенний

Попросил: «Со мною умри!

Я обманут моей  унылой,

Переменчивой, злой судьбой».

Я ответила: «Милый, милый!

И я тоже. Умру с тобой...»

Это песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем.

1911

Ведущий 1.

Ни тогда, ни раньше никто так не писал. Впоследствии, в связи с такой манерой, где пропущены чуть ли не главные перипетии со­бытия, вспоминали Хемингуэя и новейшую прозу (и поэзию) XX века, появившуюся после открытий Ахматовой. Ее стихи поразили первых читателей «Вечера» уже тем, что, будучи похожими на отрывок из письма или дневника или просто забытую записку, как бы не пред­назначались для постороннего глаза, то есть, значит, и для читателя, — отсюда — потряса­ющая интимность признаний, исповедальность интонации. Никому, казалось бы, не предназначенный отрывок, ставший стихотво­рением, вместе с тем обретал широкий адрес и становился достоянием всех.

СЕРОГЛАЗЫЙ КОРОЛЬ

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел

И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля..."

1910

Ведущий 1.

И еще одна черта любовной лирики Ах­матовой, сразу обратившая на себя внимание, но не сразу понятая: внутренняя муже­ственность этой лирики, ее волевое начало. Ведь именно воля заставляла Ахматову быть молчаливой там, где другой поэт использо­вал бы множество слов и восклицаний. Ее страсть походила на тишину предгрозья, а сама гроза, ее молнии сдерживались силою неимоверной воли, сковавшей и страдание и само слово.

Чтение стихотворений «Он любил»

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

... А я была его женой.

1910

Учитель.

Этой черты, не оставившей ее на протя­жении всей долгой жизни, некоторое время совершенно не понимали и по привычке пытались соотносить ахматовскую поэзию так называемой «женской лирикой». О том, что любовная тема в произведениях Ахматовой намного шире и значительнее свою традиционных рамок, прозорливо написал статье 1915 года молодой критик и поэт Н.В.Недоброво (1882-1919): «...само голосоведение Ахматовой, твердое и уж скорее самоуверенное, самое спокойствие в признании и болей, и слабостей, самое, наконец, изобилие поэтически претворенных мук — все свидетельствует не о плаксивости по поводу жизненных пу­стяков, но открывает душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, ско­рее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угне­тенную». Сама Анна Андреевна считала это мнение «пророческим».

Прослушивание музыкальной композиции «Смятение»

Чтение стихотворения

Сжала руки под темной вуалью...

«Отчего ты сегодня бледна?» —

Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,

Искривился мучительно рот...

Я сбежала, перил не касаясь,

Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка

Все, что было. Уйдешь, я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: «Не стой на ветру».

Ведущий 2.

После «Четок» и особенно «Белой стаи» все писавшие об Ахматовой отмечали неиз­менную трагичность интонации, с какою по­вествуются любовные сюжеты ее книг. Коне­чно, лирика — это прежде всего биография. Любовный роман, выразившийся в стихе, в своем первоисточнике имеет реальную ситу­ацию, которая могла быть трагичной. Но со­временники не могли не почувствовать, что в глубине, казалось бы, хрупких ахматовских строк, подчас с надменной холодностью де­корировавших себя холодностью интонации, живут смятение и ужас, и именно они, прямо неназванные, раздвигают рамки «частного» любовного эпизода до общезначимой траге­дии. Ахматова повествовала о горестях и блужданиях, обидах и власти своей любви — казалось бы, только своей.

Я не любви твоей прошу.

Она теперь в надежном месте...

Поверь, что я твоей невесте

Ревнивых писем не пишу.

Но мудрые прими советы:

Дай ей читать мои стихи,

Дай ей хранить мои портреты —

Ведь так любезны женихи!

А этим дурочкам нужней

Сознанье полное победы,

Чем дружбы светлые беседы

И память первых нежных дней...

Когда же счастия  гроши

Ты проживешь с подругой милой

И для пресыщенной души

Все станет сразу так постыло —

В мою торжественную ночь

Не приходи. Тебя не знаю.

И чем могла б тебе помочь?

От счастья я не исцеляю.

1914

 Ведущий 1.

Но все чаще многих смущала та особая, названная ими ахматовской интонация, которая намекала на большее, чем всего лишь еще одна исто­рия из великой и нескончаемой книги любви, прочитанной человечеством уже не однаж­ды. Эти лаконичные признания, полные вну­тренней, глубоко таящейся энергии экспрес­сии, эти молчаливые стихи, похожие на безмолвную исповедь одиноко страдающего сердца, повествовали, независимо от наме­рений автора, и о своей эпохе. Таково свой­ство всякого подлинного искусства, если оно глубоко и верно доносит до современников хотя бы одну из мелодий своего времени. Ахматовская мелодия задевала сразу не­сколько струн, касаясь, что очень важно, са­мой главной — катастрофичности своей эпо­хи.

Ведущий 2.

Мелодия родной земли, покоившаяся на пушкинской традиции, помогла ей в го­ды Первой мировой войны занять позицию глубоко патриотическую, но совершенно далекую от дешевой мишуры дешевой «па­триотической» пропаганды, свойственной немалому числу тогдашних поэтов. Она бы­ла близка в этом отношении Гумилеву — ав­тору прекрасных стихов о России, вошед­ших в его книгу «Колчан», и прозаических «Записок кавалериста».

Любовь к родной земле уберегла ее от соблазна эмиграции. Некоторые близкие ей друзья — композитор А.Лурье (1892—1964), создатель музыки на ее стихи, ближайший друг и единомышленник, не выдержав испы­тания временем, уехал, стали эмигрантами Борис Антреп, талантливый мозаичист, Ольга Афанасьевна Судейкина, балерина и худож­ник. Ахматова сумела переступить через свою любовь и произнести слова, осуждав­шие всех тех, «кто бросил землю».

Позиция Ахматовой в год революции и позже была совершенно определенной. 27 ноября 1917 года она выступила на митинге (а это ведь не «Бродячая собака», где все — свои) и прочитала стихотворение в защиту свободы слова, а 2 января стихи — опять-та­ки на митинге — в поддержку жертв большевистского террора. Пройдет немногим боль­ше трех лет, и жертвой большевистского террора станет Николай Гумилев. И в том же 1917 году она пишет знаменитое стихотво­рение «Когда в тоске самоубийства...» с его набатной строфой:

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,      

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от ран твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух