Классный час "Путь в бессмертие"

ПУТЬ В БЕССМЕРТИЕ

Цель: на примере жизни нескольких героинь показать антологию подвига.

 

 

Самое дорогое у человека – это жизнь.

Она даётся ему один раз,

прожить её надо так,

чтобы не было мучительно больно

за бесцельно прожитые годы,

чтобы не жёг позор

 за подленькое и мелочное прошлое

и, чтобы, умирая, мог сказать6

вся жизнь и все силы были отданы

самому прекрасному в мире –

борьбе за освобождение человечества…

Николай Островский.

 

            Зоя Космодемьянская, ученица десятого класса школы № 201 Октябрьского района города Москвы, 13 октября 1941 года по путёвке городского комитета комсомола ушла добровольцем в партизаны. 18 ноября 1941 года в районе села Петрищево Верейского района Московской области, где был штаб немецкой части, Зое удалось поджечь конюшню, в которой находилось 20 лошадей и оружие. На следующий день, при попытке поджечь другую конюшню, Зоя была схвачена фашистами и 20 ноября после страшных пыток была повешена.

            Газетная публикация о неизвестной партизанке появилась в газете «Правда»27 января 1942 года под заголовком «Таня». Лишь тогда, увидев помещенную из немецкого архива фотографию, родные узнали о судьбе Зои. (Таня Соломаха – любимая героиня Зои Космодемьянской, – школьная учительница из кубанской станицы Козьминское. В годы гражданской войны была помощницей красных партизан. Когда станицу захватили белогвардейцы, Таня лежала в тифу. Больную девушку бросили в тюрьму и долго истязали, надеясь, что она выдаст своих товарищей. Окровавленную и избитую девушку выводили во двор тюрьмы, избивали шомполами, урядник рассёк ей плечо, а казаки избивали её ногами и прикладами.

            « я тебя ещё заставлю милости просить!» - кричал ей палач-урядник, и Таня, вытирая струившуюся по лицу кровь, ответила: «А ты не жди: я у вас просить ничего не буду!»

            И так снова, день за днём пытали белые Таню. Они мстили ей за то, что она не кричала, не просила пощады, а смело смотрела в лицо палачам.

            Холодным ноябрьским утром казаки ввалились в тюрьму, арестованных прикладами выгоняли из камеры. Таня у двери обернулась к тем, кто оставался: «Прощайте, товарищи! Пусть эта кровь на стенах не пропадёт даром! Скоро придут Советы!

            В раннее морозное утро за выгоном белые порубили 18 товарищей. Последней была Таня

 

Как собачий лай, чужая речь.

…Привели её в избу большую

Куртку ватную сорвали с плеч.

Старенькая бабка топит печь.

Пламя вырывается, бушуя…

Сапоги с трудом стянули с ног.

Гимнастёрку сняли, свитер сняли.

Всю, как есть,                      

                        от головы до ног ,

всю обшарили и обыскали.

Малые ребята на печи

притаились,

                        смотрят и не дышат.

Тише, тише, сердце, не стучи.

Камена оторопь – не страх.

Плечики остры, и руки тонки.

Ты осталась в стёганных штанах

И в домашней старенькой кофтёнке.

пусть враги тревоги не услышат.

Постарался поудобней сесть

офицер,

            бумаги вынимая.

Ты стоишь пред ним, какая есть, -

тоненькая,

            русская,

                        прямая.

Это всё не снится, всё всерьёз.

Вот оно надвинулось, родная.

Глухо начинается допрос.

-Отвечай!

            -Я ничего не знаю. –

Вот и всё.

            Вот это мой конец.

Не конец. Ещё придётся круто.

Это всё враги,

            а я – боец.

Вот и наступила та минута.

- Отвечай, не то тебе капут! –

Он подходит к ней развалкой пьяной.

-Кто ты есть и как тебя зовут?

Отвечай!

            -Меня зовут Татьяной.

 

 

Хозяйка детей увела в закут.

Пахнет капустой скребутся мыши.

-Мама, за что они её бьют?

-За правду, доченька. Тише, Тише…

-Мама, глянь в щёлочку, глянь:

у неё сорочка в крови.

Мне страшно, мама, мне больно!..

-Тише, доченька, тише, тише…

            Мама, зачем она не кричит?

Она небось железная?

-Мама, а если её убьют,

стало быть правду убили тоже?

-Тише, доченька, тише…-

                                    Нет!

Девочка, слушай меня без дрожи.

Слушай,

            тебе одиннадцать лет.

Если ни разу она не заплачет,

Что бы ни делали изверги с ней,

если умрёт,

но не сдастся –

                        значит,

правда её даже смерти сильней.

Лучшими силами в человеке

я бы хотела тебе помочь,

чтобы запомнила ты навеки

эту кровавую, страшную ночь.

Чтобы чудесная Зоина сила,

 как вдохновенье, тебя носила,

стала бы примесью крови твоей.

Чтобы, когда ты станешь большою,

сердцем горячим,

верной душою

Ты показала, что помнишь о ней.

 

 

Неужели на свете бывает вода?

Может быть, ты её не пила никогда

голубыми,

         большими, как небо,

                                    глотками?

Помнишь, как она сладко врывается в рот?

Ты толкаешь её языком и губами,

и она тебе в самое сердце течёт.

Воду пить…

            Вспомни, как это было.

                                               Постой!

Можно пить из стакана –

                                    и вот он пустой.

Можно черпать её загорелой рукою.

Можно к речке сбежать, можно к луже припасть,

и глотать её,

            пить её,

                        пить её всласть.

Это сон,

            это бред,

                        это счастье такое!

Воду пьёшь, словно русскую песню поёшь,

 словно ветер глотаешь над лунной рекою.

Как бы славно, прохладно она потекла…

-Дайте пить…-

                        истомлённая девушка просит.

Но горящую лампочку, без стекла,

к опалённым губам её изверг подносит.

Эти детские губы,

почерневшие, стиснутые упрямо.

Как недавно с усильем лепили они

очень трудное,

            самое главное –

                                    «мама».

Кровяная запёкшаяся печать.

Как они овладели святою наукой

не дрожать,

            ненавидеть,

                        и грозно молчать,

и надменней сжиматься под смертною мукой.

Эти детские губы,

            сухие огни,

без движенья,

            без шороха

                        шепчут они,

как признание, слово бойцовской присяги.

 

 

Стала ты под пыткою Татьяной,

онемела, замерла без слёз.

Босиком,

            в одной рубашке рваной,

Зою выгоняли на мороз.

И своей летающей походкой

шла она под окрики врага.

Тень её, очерченная чётко,

падала на лунные снега.

 

Это было всё на самом деле,

и она была одна, без нас.

Где мы были?

В комнате сидели?

Как могли дышать мы в этот час?

На одной земле,

                        под тем же светом,

по другую сторону черты?

Что-то есть чудовищное в этом.

-Зоя, это ты или не ты?

 

Снегом запорошенные прядки

коротко остриженных волос.

-Это я,

            не бойтесь,

                        всё в порядке.

Я молчала.

            Кончился допрос.

Только б не упасть, ценой любою…-

Окрик:

            -Рус! –

                        И ты идёшь назад.

И опять глумится над тобою

гитлеровской армии солдат.

 

 

 

Как морозно!

                        Как светла дорога

утренняя, как твоя судьба!

Поскорей бы!

                        Нет, ещё немного!

Нет, ещё не скоро…

                        От порога…

по тропинке…

                        до того столба…

Надо ведь дойти до туда,

этот длинный путь ещё прожить…

Может ведь ещё случится чудо.

Где-то я читала…

                        Может быть!..

Жить…

            Потом не жить…

                        Что это значит?

Видеть день…

                        Потом не видеть дня…

Это как?

            Зачем старуха плачет?

Кто её обидел?

                        Жаль меня?

Почему ей жаль меня?

                                    Не будет

ни земли,

            ни боли…

                        Слово «жить»…

Будет свет,

            и снег,

                        и эти люди.

Будет всё, как есть.

                        Не может быть!

Если мимо виселицы прямо

всё идти к востоку – там Москва.

Если очень громко крикнуть: «Мама!»

Люди смотрят.

                        Есть ещё слова…

-Граждане,

            не стойте,

                        не смотрите!

(Я живая, - голос мой звучит.)

Убивайте их, травите, жгите!

Я умру, но правда победит!

Родина! –

            Слова звучат, как будто

это вовсе не в последний раз.

 - Всех не перевешать,

                        много нас!

Миллионы нас!..-

                        Ещё минута –

и удар наотмашь между глаз.

Лучше бы скорей,

                        пускай уж сразу,

чтобы больше не коснулся враг.

И уже без всякого приказа

делает она последний шаг.

Смело подымаешься сама ты.

Шаг на ящик,

                        к смерти

                                    и вперёд.

Вкруг тебя немецкие солдаты,

русская деревня,

                        твой народ.

Вот оно!

            Морозно, снежно, мглисто…

Розовые дымы…Блеск дорог…

Родина!

            Тупой сапог фашиста

выбивает ящик из-под ног.

 

 

            Очерк Петра Лидова « Как это было?»

 

            В 10 часов 30 минут утра её вывели на улицу к приготовленной заранее виселице. Вели её под руки два солдата, так как сама она от избиения, боли и отмороженных ног идти не могла. Вокруг неё шла большая толпа пеших и конных немцев, которые направлялись к виселице. У виселицы уже собралось много немцев и гражданских лиц. Как только её вывели из дома, то ей повесили на шею фанерную табличку с надписью: «Поджигатель домов». Написано было по-русски и по-немецки.

            От дома до виселицы она шла ровно, гордо, с поднятой головой. Когда привели её к виселице, то офицер скомандовал расширить круг зрителей. После этого её стали фотографировать. Фотографировали с трёх сторон: спереди, сбоку, на котором висела сумка с горючей жидкостью, и сзади (Когда её разворачивали).

            В момент съёмки она произносила следующие фразы:

«Граждане! Вы не стойте, не смотрите. Надо помогать воевать Красной Армии. Эта моя смерть – это моё достижение».

            Один офицер за эти слова замахнулся на неё кулаком и хотел ударить, другие закричали.

            Она продолжала говорить: «Товарищи! Победа будет за нами».

            Обращаясь к немецким солдатам, она сказала:

            «Немецкие солдаты! Пока не поздно, сдавайтесь в плен!»

            Офицер злобно заорал: «Рус!..»

            А она продолжала спокойно говорить:
            «советский Союз непобедим и не будет побеждён!»

            Затем поставили под верёвку деревянный ящик. Немец стал надевать ей на шею петлю. Она ещё успела произнести:

            «Сколько нас не вешайте, но всех не перевешаете! Нас 170 миллионов. За меня вам наши товарищи отомстят!»

            Это она произнесла уже с петлёй на шее. Она схватила петлю рукой, хотела ещё что-то сказать, но солдат ударил её по рукам и выбил ящик из-под ног. Народ, присутствовавший здесь, и солдаты разошлись.

            В течение трёх дней возле виселицы стояли немецкие часовые. Так и провисела она полтора месяца. Повесили её в центре села, на перекрёстке дорог. За три дня до отступления немецкое командование приказало снять её с виселицы и закопать в землю.

            Староста села Петрищево выполнил приказ, и она была закопана в 50 метрах от школы.

 

 

Через два дня после публикации очерка и фотографии неизвестной комсомолки, которая выдержала зверские пытки и не выдала своих товарищей-партизан, в редакцию газеты пришли ученики 201-й московской школы.

-Мы знаем эту девушку. Это Зоя Космодемьянская. Наша Зоя. Наша Зоя… Так говорили о ней комсомольцы-москвичи.

            Девочкой мечтала Зоя о том, чтобы  увидеть страны мира. Она не осуществила свою мечту. Но знают Зою в десятках стран мира, независимо от того, на каких языках говорят

 

 

            «Верной дочери Родины, партизанке Великой Отечественной войны, погибшей мученической смертью в застенках гестапо 10 апреля 1944 года»

                        (надпись на памятнике на могиле Зои Рухадзе, грузинской героини)

 

 

 

НЕВИДИМКА

            Нонешвили

Еще заря на небе не зажглась,

А Зоин взор уже сияет.

Взяла котомку, быстро собралась,

Идёт на рынок, что-то напевает.

Квартал, другой…Дороги нет конца,

Но девушка идёт без остановки.

За пазухой, как бомбы у бойца,

Старательно запрятаны листовки.

Оглянется…Ей нужен только миг,

А там, глядишь, на тёмных стенах зданья

Уже в туманном сумраке возник

Луч светлой правды – вешнее сиянье.

Всё в свастиках, угрюмо и пестро

Вокруг пестреют вражьи объявленья…

Меж ними листик Совинформбюро –

Как белый голубь в чёрном окруженье.

Но кто ж виновник дерзости такой?

Не шапка ль невидимка у героя?

Или, служа стране своей родной,

Неуязвимой стала наша Зоя?

 

 

 

                                    ДВЕ ЗОИ.

                                               Лярский

Не ветер ли так жалобно поёт,

Качая ветви старого платана?

Иль это мама плачет у ворот,

Темна, как ночь, как сумерки, туманна?

            Лицо пылает жаром, на груди

            Полос кровавых тёмный отпечаток.

            Вся жизнь теперь осталась позади,

            И смерть близка, и час последний краток.

Над изголовьем, медленно шурша,

Уже простёрлись сумрачные крылья.

И собирала Зоина душа

Своей любви последние усилья…

            И вдруг лучи блеснули перед ней,

            И отошла смертельная дремота,

            В рубашке окровавленной своей,

            Припав к стене, смотрел на Зою кто-то.

И видит Зоя: перед ней стоит

Другая Зоя, близкая, родная,
И горестно и тихо говорит,

Теплом очей подругу согревая.

            «Замучили, сестрёночка, тебя?

            Сама я знаю, как бывает больно.

            Тяжелый груз взяла ты на себя.

            Не спорь со смертью, милая, довольно!

            И мне ведь мама тёплые носки

            Носить велела и платок пуховый,

            А я босая шла по берегу реки,

            Босая шла всю ночь в мороз суровый.

            Всё мучили, хотели, чтоб сдалась,

            Чтоб выдала товарищей на муки,

            А я сама, родная, поднялась на виселицу,

             не далась им в руки.»

«Ах, Зоенька, меня железом жгли,

Меня всю ночь без отдыха пытали!

Но ничего добиться не смогли,

И ничего, ни слова не узнали.-

Ведь Грузия в одном строю идёт

С Россией, расцветая год от года!

И так же как учиться наш народ

У русского старается народа,

Так я всегда училась у тебя,

Тебе во всём я подражать хотела,

Чтобы Отчизну милую любя,

Не посрамить её большое дело.»

            «Да, милая подруженька, с тобой

            Хотели мы учиться и трудиться…

            Но враг пришёл, и видишь, что со мной

            И что с тобой, сестра моя, творится!»

И девушка на локти поднялась,

Чтобы обнять туманное виденье.

И это был её последний час,

Её любви последнее мгновенье.

            И в тишине темницы городской,

            Когда наутро заскрипела дверца,

            Уже не билось, полное живой,

            Огромной жизни, маленькое сердце.

 

 

 

Ты думаешь, что Зоин кончен век,

Коль вырвать ты сумел её из строя?

О нет! Она бессмертна, как Олег,

Как та, другая, маленькая Зоя.

            В лучах звезды нам Зоин светит лик,

            Цветы её дыхание качает.

            А знаешь ли? У древних есть язык,

            Где слово «Зоя» жизнь обозначает.

Да разве лишь на древнем языке

Твердит о жизни это имя?

Вон, посмотри: В Корее, вдалеке,

Окружена солдатами чужими,

Истерзанная женщина стоит,

И нет конца страданьям кореянки.

-Как звать тебя? Куда твой путь лежит?

Где ваши части? – спрашивают янки.

-Как звать меня? – им слышится в ответ.

-Мне имя Зоя! И звучит команда…

И юной героини больше нет…

И вот на смерть ведёт другую янка…

            И сколько б их ещё не привели

            Под сумрачными взглядами конвоя,

            Захватчикам родной своей земли

            Все отвечают: «Зоя!», «Зоя!», «Зоя!..»

 

            Долгие годы – целых 16 лет никто не знал о судьбе подруги Зои Космодемьянской – Веры Волошиной. Девушки служили вместе в партизанском отряде, ходили на задания. Во время одного из боёв Вера попала в руки фашистов и 29 ноября 1941 года, в день гибели Зои Космодемьянской, была повешена вблизи Петрищева, в деревне Головково Наро-фоминского района. Гитлеровцы так и не узнали, кто эта девушка и как её зовут.

            О подвиге Веры Волошиной написал книгу журналист Н. Фролов

Их в разных местах схватили.

Несхожие, имена...

Две матери их растили...

Россия у них одна.

Плеснули в девичьи лица

Морозная синь и ширь.

А рядом Москва дымится.

А там — вся в снегах — Сибирь.

За Зоей снега месили

Подкованные сапоги.

На иве, на грустной иве

Повесили Веру враги.

Где сыщешь ты человека.

Чтоб шапку пред Зоей не снял?

Про Веру же четверть века

Никто ничего не знал.

Молчала седая ива.

Растаял кровавый снег.

Две звездочки горделивых

Пусть светятся рядом вовек!

Две ласточки невеселые.

Казненные в хмурый день.

Могилы в соседних селах,

А сколько таких деревень!

Друг, ты родился в сорок первом.

В их юные лица вглядись.

Вера — по-русски вера,

Зоя — по-гречески жизнь.