Ведущий – «Трудно говорить о такой безмерности, как поэт. Откуда начать? Где кончить? И можно ли вообще начать и кончить, если то, о чем я говорю – Душа – есть все - всюду – вечно» (Марина Цветаева «Слово о Бальмонте»)

 

Чтец –    Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана

Как искры из ракет,

 

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти,

Нечитанным стихам! –

 

Разбросанным в пыли по магазинам

                Где их никто не брал и не берет!,

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

 

 Чтец – Обращаюсь к вам потому, что вы любите мои стихи… Незнакомый человек – это все возможности, то от кого все ждешь. Кого еще нет, он только завтра будет.

 

Чтец - 

К тебе, имеющему быть рожденным

Столетие спустя, как отдышу, –

Из самых недр, как на смерть осужденный,

Своей рукой – пишу:

 

- Друг! Не ищи меня! Другая мода!

Меня не помнят даже старики.

- Ртом не достать! Через Литейски воды

Протягиваю две руки.

 

Как два костра, глаза твои я вижу,

Пылающие мне в могилу – в ад, –

Ту видящие, что рукой не движет,

Умершую сто лет назад!

 

Со мной в руке – почти что горстка пыли –

Мои стихи! Я вижу: на ветру

Ты ищешь дом. Где родилась я – или

В котором я умру.

И грустно мне еще, что в этот вечер,

Сегодняшний – так долго шла я вслед

Садящемуся солнцу,  - и навстречу

Тебе – через сто лет…

 

Сказать? Скажу! Небытие – условность.

Ты мне сейчас – страстнейший из гостей,

И ты откажешь перлу всех любовниц

Во имя той – костей.

 

Чтец -

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

 

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

 

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

 

Ведущий – Из воспоминаний Анастасии Цветаевой

Чтец – «Марина родилась 26 октября 1892 года в Москве…В мамином дневнике много лет спустя мы прочли: «Четырехлетняя моя Маруся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы – может быть, будет поэт?»

 

Чтец – «Мамины рассказы! О чем? О чем только НЕ! О старом короле Лире, изгнанном дочерьми, которым он отдал корону и царство, о его ночи под грозой в поле…О молодом Людовике Баварском, любившем луну, отрекшимся от престола, поселившимся в лесу, жившем ночью под музыку Вагнера…Он утонул в озере (или бросился в него). Мама с дедушкой плыли по этому озеру в лодке. Мама, сняв с пальца кольцо, опустила с ним руку в воду – разжала – и оно, замедленное водой в падении, ушло, затонув, в глубину…Это мы понимали».

 

Чтец –

Ты, чьи сны еще непробудны,

Чьи движенья еще тихи,

В переулок сходи Трехпрудный,

Если любишь мои стихи.

 

О, как солнечно и как звездно

Начат жизненный первый том,

Умоляю, пока не поздно,

Приходи посмотреть наш дом!

 

Будет скоро тот мир погублен,

Погляди на него тайком,

Пока тополь еще не срублен

И не продан еще наш дом.

 

Этот тополь! Под ним ютятся

Наши детские вечера.

Этот тополь среди акаций

Цвета пепла и серебра.

 

Этот мир невозвратно-чудный

Ты застанешь еще, спеши!

В переулок сходи Трехпрудный,

В эту душу моей души.

 

Чтец – Отец Марины Цветаевой – профессор Московского университета – Иван Владимирович Цветаев. Родился он в семье, выделявшейся трудолюбием, высокими этическими правилами и необычайным дружелюбием к людям. Его отец был сельским священником в селе Талицы, Владимирской губернии…Росли папа и братья его без матери, в бедности. Мальчики ходили босиком и пару сапог берегли, обувая их лишь в город».

 

Чтец – В 29 лет отец уже был профессором. Он начал свою ученую карьеру с диссертации на латинском языке о древнеиталийском народе осках, для чего исходил Италию и на коленях излазил землю вокруг древних памятников и могил, списывая, сличая, расшифровывая и толкуя древние письмена. Это дало ему европейскую известность. Российская академия присудила ему премию «За ученый труд на пользу на пользу и славу Отечества». Болонский университет в свой юбилей удостоил отца докторской степени».

Марина Цветаева – «Для моего отца новая одежда была не радостью, а горем, если не катастрофой. Поймите меня: это не было скупостью. Вернее – было. Скупостью в превосходной степени.

Скупостью сына бедных родителей, стесняющегося тратить на себя то, чего не могли на себя тратить они, трудившиеся до последнего вздоха. Итак, скупость, являющая собой сыновнее уважение.

Скупость бывшего нищего студента, чьи нынешние траты как бы наносили ущерб нынешним нищим студентам.

Скупостью дающего, наконец: быть скупым, чтобы мочь раздаривать.

Ибо раздаривал он до последнего вздоха.

Чтец – А сколько бедных студентов, бедных ученых, бедных родственников поддерживал он!

 

Чтец – Отец, Иван Владимирович Цветаев, великий и бескорыстный труженник, создатель первого в дореволюционной России Государственного музея изобразительных искусств, ставшего ныне культурным центром мирового значения.

Чтец  - Проект такого музея был встречен холодно. Многие сомневались в возможности его  создания, мало кто верил в его успех…  Царское правительство помогло только одним: выделило площадь Колымажного двора, где помещалась старая пересыльная тюрьма. Уступчивый и нетребовательный в жизни, отец проявлял невиданную настойчивость в преодолении препятствий на пути к созданию задуманного.

 

Чтец – Ближайшим сотрудником отца была мать, Мария Александровна Цветаева, урожденная Мейн. Она вела всю его обширную иностранную переписку…Помогать музею было прежде всего духовно помогать отцу: верить в него, а когда нужно, и за него.

 

Чтец – Когда она в 1902 году заболела туберкулезом и выехала с младшими детьми за границу, ее участие не только не ослабло, но еще усугубилось – всей силой тоски. Из Москвы шли подробные отчеты о каждом вершковом приросте ширящегося и высящегося музея.

 

Цветаева – «Телеграмма (мне кажется, это было на Рождество, потому что отец был с нами во Фрейбурге). Отец молча подает матери. Помню ее задохнувшийся и захлебнувшийся голос, без слов, кажется: «А-ах!». И отцовское – она тогда была уже очень больна – умиротворяющее, смиренное, бесконечно-разбитое: «Ничего. Даст Бог. Как-нибудь». И его безмолвные слезы, от которых мы с Асей, никогда не видевшие его плачущим, в каком-то ужасе отвернулись.

Мать до последней секунды помнила музей и, умирая, последним голосом, из последних легких пожелала отцу счастливого завершения его (да и ее) детища.

 

Чтец – Открытие музея. Белое видение музея на щедрой синеве неба. По сторонам входа двойные ряды лицеистов…Ордена, ордена, ордена…Тройная белизна: стен, седин, дам…Отец, как в глубоком сне, вышел и встал. Чуть склонив свою седую круглую голову на вершине своего дела.

 

Чтец – Отец Марины Цветаевой скончался 30 августа 1913 года, год и три месяца спустя после открытия музея».

 

Чтец – Детей своих  Мария Александровна растила не только на сухом хлебе долга; она открыла им глаза на никогда не изменяющее человеку вечное чудо природы, одарила их многими радостями детства, волшебством семейных праздников, рождественских елок, дала им в руки лучшие в мире книги.

 

Чтец – Пушкин оказался  первым поэтом Марины Цветаевой. Первым, кого она задолго до того, как научилась читать, узнала по памятнику  на Цветном Бульваре, по картине «Дуэль»,  висевшей в родительской спальне и по материнским рассказам. Первым, кого она прочла сама. Он навсегда остался для нее Первым Поэтом. И человеческий облик Пушкина, и его стихи и проза, услышанные в раннем детстве.

 

Цветаева – Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. Дантес…вызвал его на дуэль.

Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта убили.

С тех пор я поделила мир на поэта – и всех, и выбрала – поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать поэта от всех, как бы эти все ни одевались и не назывались.

 

Чтец –

Нет, бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили:

То зубы царевы над мертвым певцом

Почетную дробь выводили.

 

Такой уж почет, что ближайшим друзьям –

Нет места. В изглавье, в изножье,

И справа, и слева – ручищи по швам –

Жандармские груди и рожи.

 

Не дивно ли – и на тишайшем из лож

Пребыть поднадзорным мальчишкой?

На что-то, на что-то,  на что-то  похож

Почет сей, почетно – да слишком!

 

Гляди, мол, страна, как, молве вопреки.

Монарх о поэте печется!

Почетно – почетно – почетно – архи –

Почетно – почетно – до черту!

 

Кого ж это так – точно воры вора

Пристреленного – выносили?

Изменника? Нет. С проходного двора –

Умнейшего мужа России.

 

Цветаева – Пушкин заразил меня любовью. Словом – любовь…

 

Чтец – В 1910 году, еще не сняв гимназической формы, тайком от семьи, выпустила Марина первый поэтический сборник «Вечерний альбом». Его заметили.

 

Чтец – «Здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии, так что это не только милая книга девичьих признаний, но и книга прекрасных стихов» (Николай Гумилев).

 

Чтец – небольшой сборник стихотворений многое изменил в судьбе юной Марины: ввел в литературные круги, подарил дружбу с Волошиным, даровал любовь к Сергею Эфрону.

 

Чтец - 

К вам душа так радостно влекома!

О, какая веет благодать

От страниц Вечернего Альбома!

 

Кто вам дал такую ясность красок?

Кто вам дал такую точность слов,

Смелость все сказать от детских ласок

До весенних новолунных снов?

 

Ваша книга – это весть оттуда,

Утренняя благостная весть.

Я давно уж не приемлю чуда,

Но как сладко слышать: чудо – есть!

 

Цветаева – «Сосуществование  поэта с поэтом – равенство известного с безвестным. Я сама тому живой пример, ибо никто никогда с такой благоговейной бережностью не относился к моим так называемым зрелым стихам, как тридцатишестилетний Макс Волошин к моим шестнадцатилетним …Ни в чем и никогда Макс не дал мне почувствовать преимуществ своего опыта. Он меня любил и за мои промахи. Как всякого, кто чем-то был.

 

Чтец – Одно из жизненных призваний Макса было сводить людей. Творить встречи и судьбы…Убедившись сейчас…как люди на друзей скупы…насколько все и всех хотят для себя, ничего для другого, насколько страх потерять в людях сильнее радости дать, не могу не настаивать на этом врожденном Максином свойстве: щедрости на самое дорогое. Он так же давал, как другие берут. С жадностью.

 

Цветаева – «Спасибо тебе, Макс, за Сережу, за 1911 год. Коктебель,  1911 год – счастливый год моей жизни».

 

Чтец – В один день с Мариной, но годом позже – 26 сентября 1893 года – родился ее муж, Сергей Яковлевич Эфрон.

 

Чтец – Из дневника Сергея Эфрона:

«Говорят, дневники пишут только очень одинокие люди…Я чувствую себя одиноким, несмотря на окружающую меня любовь. Одинок я, мои самые сокровенные мысли, мое понимание жизни и людей».

 

Чтец – Одиночество это разомкнула только Марина. Они встретились – 17-летний и 18-летняя – 5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском,  волошинском берегу. Она собирала камушки, он стал помогать ей – красивый юноша с поразительными огромными в пол-лица глазами.

 

Чтец –

Есть такие голоса,

Что смолкаешь, им не вторя,

Есть огромные глаза

Цвета моря…

 

Чтец – Заглянув в них и всё прочтя наперед, Марина загадала: если он подойдет и подарит ей сердолик, она выйдет за него замуж. Конечно, сердолик этот он нашел тот час же, на ощупь,  ибо не отрывал  своих серых глаз от ее зеленых, - и вложил ей его в ладонь, изнутри освещенный крупный камень, который она хранила всю жизнь.

 

Чтец –

Ждут нас пыльные дороги,

Шалаши на час

И звериные берлоги

И старинные чертоги…

Милый, милый, мы, как боги:

Целый мир для нас!

 

Всюду дома мы на свете,

Все  зовя своим.

В шалаше, где чинят сети,

На сияющем паркете…

Милый, милый, мы, как дети:

Целый мир двоим!

 

Солнце жжет, - на север с юга,

Или на луну!

Им очаг и бремя плуга,

Нам простор и зелень луга…

Милый, милый, друг у друга

Мы навек в плену!

 

Чтец -  Обвенчались Сережа и Марина в январе 1912 года,  и короткий промежуток между встречей их и началом первой мировой войны был единственным в их жизни периодом бестревожного счастья.

 

Цветаева – Аля  - Ариадна Эфрон – родилась 5 сентября 1912 года, в половине шестого утра, под звон колоколов.

 

Чтец -

Девочка! – Царица бала!

Или схимница – Бог весть!

- Сколько времени? – Светало.

Кто-то мне ответил: - Шесть.

Чтобы  тихая  в печали,

Чтобы нежная росла, -

Девочку мою встречали

Ранние колокола.

Цветаева – Я назвала её Ариадной, - вопреки Сереже, который любит имена русские, папе, который любит имена простые, друзьям, которые находят, что это салонно…Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью

 

Чтец -  В 1914 году грянула Первая мировая война, усилилась политическая смута. В России царили разруха, голод, нищета, смерть. Свершились революции, началась война гражданская. Сын пошел на отца, брат на брата. Мир раскололся пополам. Разбилась пополам на «до» и «после» жизнь…

 

Чтец -  В 1914 году Сережа, студент 1 курса Московского университета, отправился на фронт с санитарным поездом, курсировавшим от Москвы до Белостока и обратно, в качестве брата милосердия.

 

Чтец – Сергей Эфрон добровольно выбирает путь воина-белогвардейца: в 1916 году он мобилизован на военную службу, в 1917-м – откомандирован в первую Петергофскую школу прапорщиков. После окончания школы участвует в боях с большевиками в Москве, в том числе и у Никитских ворот. В ноябре прибывает в Новочеркасск в Добровольческую Армию. С 1918 по 1820 год прапорщик, затем подпорутчик Эфрон воевал в Первом Офицерском пехотном полку генерала Маркова, трижды был ранен. Сражался до отступления Белой гвардии. В конце концов он разделил горькую долю тысяч и тысяц соратников по оружию, оказавшихся в эмиграции.

 

Чтец –

Сегодня ночью я одна в ночи –

Бессонная, бездомная черница! –

Сегодня ночью у меня ключи

От всех ворот единственной столицы!

 

Бессонница меня толкнула в путь.

- О, как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! –

Сегодня ночью я целую в грудь  –

Всю круглую воюющую землю!..

 

Чтец –

Дочери моей Але.

Четвертый год.

Глаза – как лед.

Брови – уже роковые.

Сегодня впервые

С кремлевских высот

Наблюдаешь ты

Ледоход…

 

- Мама, куда лед идет?

- Вперед, лебеденок!

Мимо дворцов, церквей, ворот -

- Вперед, лебеденок!

Синий

Взор – озабочен.

- Ты меня любишь, Марина?

- Очень!

- Навсегда?

- Да…

 

Чтец – Из воспоминаний Ариадны Эфрон:

«Выходим из дому еще светлым вечером. Марина объясняет мне, что Александр блок, такой же великий поэт, как Пушкин. И волнующее предчувствие чего-то прекрасного охватывает меня при каждом ее слове. Идем в розовую бархатную залу. Все места заняты, а ЕГО все нет. Но вот в толпе проносится шепот: «Блок! Блок!».

 

Чтец – Блок в жизни Марины Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата «по струнному ремеслу», а как божество от поэзии, и которому, как божеству. Поклонялась…

 

Чтец –

Имя твое – птица в руке,

Имя твое – льдинка на языке.

Одно-единственное движенье губ.

Имя твое – пять букв.

Мячик, пойманный на лету,

Серебряный бубенец во рту.

 

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит.

И назовет его нам в висок

Звонко щелкающий курок.

 

Имя твое – ах, нельзя! –

Имя твое – поцелуй в глаза,

В нежную стужу недвижных век.

Имя твое – поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голубой глоток.

С именем твоим – сон глубок.

 

Чтец -

…Я на душу твою – не зарюсь!

Нерушима твоя стезя.

В руку, бледную от лобзаний,

Не вобью своего гвоздя.

 

И по имени не окликну,

И руками не потянусь.

Восковому, святому лику

Только издали поклонюсь.

 

И, под медленным снегом стоя,

Опущусь на колени в снег,

И во имя твое святое

Поцелую вечерний снег –

 

Там, где поступью величавой

Ты прошел в гробовой тиши,

Свете тихий – святые славы-

Вседержитель моей души.

 

Чтец – Подобно тому, как читатели нашего поколения говорят «Пастернак и Цветаева» читатели ее поколения говорили «Блок и Ахматова».

 

Цветаева – Читаю весь свой стихотворный 1915 год – а все мало, а все – еще хотят. Ясно чувствую, что читаю от лица Москвы и что этим лицом в грязь – не ударяю, что возношу его на уровень лица – ахматовского. Ахматова! - Слово сказано. Всем своим существом чую напряженное – неизбежное – при каждой моей строке – сравнивание нас (а в ком и – стравливание): не только Ахматовой и меня, а петербургской поэзии и московской, Петербурга и Москвы. Но, если некоторые ахматовские ревнители меня против меня слушают, то я-то читаю не против Ахматовой, а к Ахматовой. Читаю, как если бы в комнате была Ахматова, одна Ахматова. Читаю для отсутствующей Ахматовой.

 

Чтец -  

В певучем граде моем купола горят,

И Спаса светлого славит слепец бродячий…

И я дарю тебе свой колокольный град,

Ахматова! – и сердце свое в придачу.

 

Цветаева – Стихами о Москве я обязана Ахматовой, своей любви к ней, своему желанию ей подарить что-то вечнее любви…

 

Чтец -         

Охватила голову и стою, -

Что людские козни! –

Охватила голову и пою

На заре поздней.

 

Ах, неистовая меня волна

Подняла на гребень!

Я тебя пою, что у нас – одна,

Как луна на небе!

Что, на сердце вороном налетев,

В облака вонзилось.

Горбоносую, чей смертелен гнев

И смертельна – милость.

 

Что и над червонным моим Кремлем

Свою ночь простерла.

Что певучей негою – как ремнем,

Мне стянула горло.

 

Ах, я счастлива! Никогда заря

Не сгорала – чище.

Ах, я счастлива, что, тебя даря,

Удаляюсь – нищей,

 

Что тебя, чей голос – о глубь! о мгла! –

Мне дыханье сузил,

Я впервые именем назвала

Царскосельской  Музы.

 

Чтец – 13 апреля 1917 года у Марины Цветаевой родилась вторая дочь – Ирина.

 

Цветаева – Я сначала хотела назвать ее Анной – в честь Ахматовой. Но ведь судьбы не повторяются!

 

Чтец – Ариадна Эфрон вспоминала, что в годы Гражданской войны связь между родителями прервалась почти полностью.

 

Чтец –

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах, -

И на стволах, которым сотни зим,

И, наконец, чтоб было всем известно! –

Что ты любим! Любим! Любим! Любим!

Расписывалось радугой небесной!

 

Цветаева – Если вы живы, если мне суждено еще раз с Вами увидеться, слушайте…Если Бог сделает чудо – оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака…

 

Чтец – из письма Сергея Эфрона: «Мариночка, знайте, что ваше имя я крепко ношу в сердце…Моя последняя и самая большая просьба к Вам – живите. Целую вас, Алю и Ириночку.

 

Чтец – Это письмо Марина Цветаева никогда не прочитала: не было оказии в Москву, и оно осталось в Архиве Максимилиана Волошина. До марта 1919 года она не знала, что муж жив.

 

Чтец – Наиболее трудным для Марины Цветаевой оказался 1919 год, запомнившийся «самым черным, самым чумным, самым смертным»

 

Цветаева – Живу с алей и Ириной в Борисоглебском переулке, против двух деревьев, в чердачной комнате, бывшей Сережиной. Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 картофеля…весь запас.

 

Чтец –

Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!

Взойдите. Гора рукописных бумаг…

Так. – Руку! – держите направо, -

Здесь лужа от крыши дырявой.

 

Теперь полюбуйтесь, воссев на сундук,

Какую мне Фландрию вывел паук.

Не слушайте толков досужих,

Что женщина – может без кружев!

 

Ну-с, перечень, перечень наших чердачных чудес:

Здесь нас посещает и ангел, и бес,

И тот, кто обоих превыше.

Недолго ведь с неба на крышу!

Вам дети мои – два чердачных царька,

С веселою музой моею, - пока

Вам призрачный ужин согрею, -

Покажут мою эмпирею.

 

- А что с вами будет, как выйдут дрова?

- Дрова? Но ан то у поэта – слова

Всегда – огневые – в запасе!

Нам нынешний год не опасен…

 

А если уж слишком поэта доймет

Московский, чумной, девятнадцатый год, -

Что ж, - мы проживем и без хлеба!

Недолго ведь с крыши – на небо.

 

Чтец – Вторая дочь Марины Цветаевой – Ирина – умерла 2 марта 1920 года – от голода.

 

Чтец –

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были – по одной на каждую –

Две головки мне дарованы.

 

Но обеими – зажатыми –

Яростными – как могла! –

Старшую из тьмы выхватывая –

Младшей не уберегла.

 

Две руки – ласкать-разглаживать

Нежные головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За ночь оказалась лишняя.

 

Светлая – на шейке тоненькой –

Одуванчик на стебле!

Мной еще совсем не понятно,

Что дитя мое в земле.

 

Чтец – Из воспоминаний Ильи Эринбурга: «Когда в 1920 году я пробрался из Коктебеля в Москву, я застал Марину в иступленном одиночестве…Весной 1921 года я поехал одним из первых советских граждан за границу. Цветаева попросила меня попытаться разыскать ее мужа. Мне удалось узнать, что он жив и находится в Праге. Я написал об этом Марине – она воспрянула духом и начала хлопотать о заграничном паспорте»

 

Чтец –

Жив и здоров!

Громче громов!

Как топором –

Радость!

 

Чтец –

Покамест день не встал

С его страстями стравленными,

Из сырости и шпал

Россию восстанавливаю.

 

Из сырости -  и свай,

Из сырости  - и серости.

Покамест день не встал

И не вмешался стрелочник…

 

Так, под упорством глаз –

Владением бесплотнейшим –

Какая разлилась

Россия – в три полотнища!…

 

Покамест день не встал

С его страстями стравленными –

Во всю горизонталь

Россию восстанавливаю!

 

Без низости, без лжи:

Даль – да две рельсы синие…

Эй, вот она! – Держи!

По линиям, по линиям…

 

Чтец –

15 мая 1922 года Марина Цветаева приехала в Берлин. Берлин – недолговечный центр Русского зарубежья. В то время там кипела литературная жизнь: существовало много русских издательств. Помог ей устроиться в Русском пансионе Илья Эринбург. Вскоре она встретилась с мужем, приехавшим из Праги.

 

Чтец –  Берлин был недолгим пристанищем Цветаевой; решили ехать в Чехию, где учился муж и. Главное, правительство выплачивало некоторым русским эмигрантам стипендию-пособие. 1 августа 1922 года Цветаева была уже в Праге. Жизнь в Чехии длилась три с небольшим года.

 

 Цветаева –

Не Прага, даже не деревня, душное.

Слезы: непроливающиеся, в счет не идущие.

Как билась в своем плену от скрученности и скрюченности…

И к имени моему

Марина – прибавьте: мученица.

 

Чтец – Эмиграция оказалась тяжким для нее временем. Цветаева не заняла никакого места в эмигрантском обществе с его салонами, политическими и литературными, где все знали друг друга. Она же была чужой, резко выделялась обликом, речью, поношенным платьем.

 

Чтец – 1 февраля 1925 года у Цветаевой родился давно желанный сын – Георгий. В семье его будут называть Мур.

 

Чтец - 

Горы – турам поприще!

Черные леса,

Долы в воды смотрятся.

Горы – в небеса!

 

Край всего свободнее

И щедрей всего

Эти горы – родина
Сына моего.

 

Долы – ланям пастбище,

Не смутить зверья –

Хата крышей застится,

А в лесу – ружья. –

 

Сколько бы не пройдено

Верст – ни одного.

Эти долы – Родина

Сына моего.

 

Там растила сына я

И текли – вода?

Дни? Или гусиные

Белые стада?

 

…празднует смородина

Лета рождество.

Эти хаты – Родина

Сына моего.

 

Было то рождение

В мир – рожденьем в рай.

Бог, создав Богемию,

Молвил: «Славный край!»

 

Все дары природные,

Все – до одного!

Пощедрее Родины

Сына – моего!

 

Все было – безродного

Лишь ни одного.

Не было – на Родине

Сына моего.

Прокляты, кто заняли

Тот смиренный край.

С зайцами и ланями

С перьями фазаньями…

 

Трекляты – кто продали. –

Ввек не прощены!

Вековую родину

Всех, кто без страны!

 

Край мой, край мойпроданный

Весь, живьем, с зверьем,

С чудо огородами,

С горными породами,

 

С целыми народами,

В поле, без жилья,

Стонущими: «Родина!

Родина моя!».

 

 

Чтец – Читаю стихи. Читать по тетрадке я стала только тогда, когда перестали их знать наизусть, а знать перестала -  когда просить перестали, с 1922 года – года моего отъезда из России. Из мира, где мои стихи кому-то нужны были.

 

Чтец –

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершенно все равно –

Где – совершенно одинокой

 

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом, и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма.

 

Остолбеневши, как бревно,

Оставшееся от аллеи,

Мне все равны, мне все – равно,

И, может быть, всего равнее –

 

Роднее бывшее – всего.

Все признаки с меня, все меты,

Все даты – как рукой сняло:

Душа, родившаяся – где-то.

 

Так край меня не уберег

Мой, что и самый зоркий сыщик

Вдоль сей души, всей – поперек!

Родимого пятна не сыщет!

 

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все – равно, и все – едино.

Но если по дороге – куст

Встает, особенно – рябина…

 

Цветаева – Моя неудача в эмиграции в том, что я – не эмигрант по духу.

 

Чтец –

Никуда не уехали – ты да я –

Обернулись прорехами - все моря

Совладельцам пятерки рваной –

Океаны не по карману!

 

Чтец -

Русской ржи от меня поклон,

Ниве, где баба застится.

Друг! Дожди за моим окном,

Беды и блажи на сердце…

 

Ты в погудге дождей и бед

То ж, что Гомер - в гекзаметре.

Дай мне руку  - на весь тот свет!

Здесь – мои обе заняты.

 

Чтец –

Все круче,  все круче

Заламывать руки!

Меж нами не версты

Земные – разлуки.

Небесные реки, лазурные земли,

Где друг мой навеки уже –

Неотъемлем.

 

Стремит столбовая

В серебряных сбруях.

Я рук не ломаю!

Я только тяну их –

Без звука! –

Как дерево – машет – рябина –

В разлуку,

Вослед журавлиному клину.

 

Чтец – По всем своим городам и пригородам Марина Цветаева… прошла инкогнито, твеновским нищим принцем, не узнанная и не признанная ни Берлином, ни Прагой, ни Парижем, у которых она в моде сейчас.

 

Цветаева – мне все эти дни хочется написать свое завещание. Иду с Муром или без Мура, в школу или за молоком – и изнутри, сами собой складываются слова завещания. Не вещественного – у меня ничего нет, а что-то, что мне нужно, чтобы люди обо мне знали: разъяснения.

 

Чтец – «Письмо детям»: Милые дети! Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, что вы – люди или нелюди, - как мы. Но говорят,  что вы – есть, что вы особая порода, еще поддающаяся воздействию. Поэтому:

 

Чтец – Никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице, под ногами, поднимите и положите на ближний забор, ибо есть не только пустыни. Где умирают без воды, но и трущобы, где умирают без хлеба. Может быть. Этот хлеб заметит голодный, и ему менее совестно будет его взять так. Чем с земли.

 

Чтец –Никогда не бойтесь смешного, и если видите человека в смешном положении: постарайтесь его из него извлечь, если же это невозможно – прыгайте в него к человеку, как в воду, вдвоем глупое положение делится пополам: по половинке на каждого.

 

Чтец – Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают, раз так охотно на них ссылаются! У всех есть второе имя –«никто» и совсем нет лица – пробел. Ну а если вам скажут: «Так никто не делает! – отвечайте: «А я – кто!».

 

Чтец – Не ссылайтесь на «немодно», а только на «неблагородно».

 

Чтец – не отличайте себя от других в материальном. Другие – это тоже вы. Все одинаково хотят есть, спать, сесть.

 

Чтец – не торжествуйте победы над врагом. Достаточно сознания. После победы – протяните руку.

 

Чтец – Когда вам будут говорить: «Это романтизм», вы спросите: «Что такое романтизм?» - и увидите, что люди берут в рот слово, смысла которого они не знают. Когда же окончательно убедитесь, что не знают, сами отвечайте бессмертным словом Жуковского: «Романтизм – это душа».

Чтец –

О черная гора,

Затмившая весь свет!

Пора, пора, пора,

Творцу вернуть билет.

Отказываюсь – быть.

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь – жить.

С волками площадей.

С акулами равнин

Отказываюсь плыть –

Вниз  - по теченью спин.

Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один – отказ.

 

Чтец – На этой ноте последнего отчаяния оборвалось творчество Марины Цветаевой. Дальше осталось просто человеческое существование – и того в обрез. В 1939 году Цветаева восстановила свое советское гражданство и возвратилась на Родину. Тяжело дались ей 17 лет, проведенные на чужбине.

 

Чтец – То,  что произошло с семьей  Марины Цветаевой в Советском Союзе, хорошо известно.

Осень 1939 года арестована дочь Аля, потом муж…оставшись вдвоем с сыном, Марина Ивановна тщетно ищет работу. Печатать ее никто не решается. Жилья своего тоже нет. С огромным трудом удается найти какую-то жилплощадь… Цветаева возмущена. Почему Москва  «не вмещает ее»? Почему «вышвыривает»? ведь их род – Цветаевых – буквально задарил Москву. Иван Владимирович создал прекрасный Музей изящных искусств. Три огромные цветаевские библиотеки подарены Румянцевскому музею. А сколько стихов, подлинных поэтических шедевров, посвящены Москве.

Письма-жалобы, письма-просьбы разлетаются во все концы Советского Союза: в Союз писателей, в Правительство и, наконец, лично Сталину…Ни к кому не достучаться. Ведь для них она – жена врага народа. Пока она писала письма, на Лубянке из ее мужа выколачивали показания, что он – французский шпион. Горьки записи Цветаевой тех лет:

 

Чтец – «Меня жизнь за этот год – добила».

 

Чтец – «Исхода не вижу. Взываю о помощи».

 

Чтец – И, наконец, самая страшная: «Никто не видит, не знает, что я уже год ищу глазами крюк. Я год примеряю смерть…»

 

Чтец –

Захлебываясь от тоски,

Иду одна, без всякой мысля,

И опустились и повисли

Две тоненьких моих руки.

 

Чтец – Превратности эвакуации 1941 года забросили ее в Чистополь, потом в Елабугу. Измученная, 31 августа 1941 года Марина Цветаева покончила с собой.

 

Чтец –

Идешь,  на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий , остановись!

 

Прочти, слепоты куриной

И маков набрав букет,

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

 

Не думай, что здесь – могила,

Что я появлюсь, грозя…

Я слишком сама любила

Смеяться, когда нельзя!

 

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились…

Я тоже была, прохожий!

Прохожий, остановись!

 

Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед. –

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет.

 

Но только не стой угрюмо,

Главу опустив на грудь.

Легко обо мне подумай,

Легко обо мне забудь.

 

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли,

И пусть тебя не смущает

Мой голос из-под земли.